Т-34-85, подожженный панцерфаустом, и замечательные очки, спасшие мехвода

Механик – водитель «тридцатьчетверки» Болеслав Агальцов – один из таких людей. Вот как он описал роковой для своей машины бой:

«В ночь на 26 марта 1945-го года я горел в танке. Получилось так. Мы получили приказ ночью выдвинуться в сторону противника. 25 марта 1945-го года первая рота 3-го батальона пошла впереди колонны, мой танк шел третьим в первом взводе. Мы вошли в боевое соприкосновение с противником в поселке Олива, предместье Данцига. Вместе с нами атаковала пехота из МБА – моторизированного батальона автоматчиков. Они заняли две стороны улицы, мы должны были прорваться через баррикаду, а нас предупредила разведка, что впереди первая траншея боевой позиции, надо быть там осторожными. Я веду машину, впереди ярко высветился участок обороны противника, потому что американцы повесили свои «люстры». Увидели танк «Тигр», который стоял своим хоботом по направлению к нам. Когда поближе подошли, то сразу зарядили болванку. Я говорю командиру: «Он мертвый». Дело в том, что когда у немцев перегорает проводка в танке, то ствол пушки опускается к земле. И он явно был уже подбит. Решили его проехать, я протащил танк дальше. В это время впереди раздался сильнейший взрыв, мы остановились и начали выяснять, в чем дело. Остановил Т-34-85, и жду приказ командира машины, а кругом такая обстановка, что бегут немцы, и практически получился слоеный пирог – немцы отступают, наш танк между ними, откуда-то справа наши десантники палят. Немцы отстреливаются. Мешанина полная».

В боях на территории Германии возросли потери советских танкистов от огня немецких противотанковых гранатометов. Фаустпатрон (нем. Faustpatrone, от Faust — «кулак», и Patrone — «патрон»), панцерфауст (нем. Panzerfaust, «танковый кулак») - знаменитое противотанковое оружие немецкого пехотинца. Жертвой «танкового кулака» и стала машина Агальцова: «Пока мы приходили в себя и выясняли обстановку, в это время наш танк получил мощнейший удар и раздался взрыв – как мы потом поняли, в нас выстрелили из панцерфауста, для танка - самая пакостная штука. Попал он в трансмиссию, после взрыва перегородка, отделяющая боевое отделение от мотора, вылетела, и на нас хлынул поток большой температуры, который развивается при выстреле из панцерфауста. Стало горячо, как будто на поверхности солнца. У нас в баках было танковое топливо газойль марки «Э», оно полыхнуло и все это дело хлынуло внутрь. К счастью, мой люк был полуоткрыт, потому что через триплексы смотреть невозможно ночью, механик-водитель как слепой, поэтому я поднял люк и поставил его на стопор, так что у меня имелась небольшая щель. Спасло то, что эта щель дала возможность пламени выброситься наружу, иначе бы я мгновенно сгорел в танке. Верхние люки были также открыты. Я не выдержал, сразу же кинулся наверх, мне было удобнее всего выскакивать через люк заряжающего. Все это мгновенно произошло, за какие-то секунды, внутри было невозможно находиться».

Как полезен бывает случайный трофей, от которого может зависеть выживание в бою. Убедиться в этом мехводу Агальцову довелось после того, как загорелась его машина: «Спасли меня трофейные немецкие цейссовские очки – во время марша по Польше мы остановились у сбитого вражеского самолета, подошли и поинтересовались, как там экипаж. Рядом валялись тела летчиков, я подошел к одному, тронул плечо, и он как желе начал колыхаться – сгорел. Меня же заинтересовали его летные очки. В бою все время боялся, что мне глаза выжжет. Так что постоянно носил их, они из плексосплава, замечательные очки. Тогда же наводчик Витя Рогулин, он был маленький и щупленький, но в ватнике, поэтому застрял в люке. Я его головой ударил снизу, но он только ногами заболтал. А на днище лежали ящики, по приказу Сталина мы брали с собой боеприпасы сверх боевой укладки, я на них встал и. Дальше очумевшего от гари заряжающего туда же вытянул, потом уже выскочил сам. Командир танка раньше выскочил.

Прыгнули мы в сторону и сразу же попали в вырытый неподалеку немецкий окоп. В танке горит все, уже начали трещать патроны. Немцы бегут мимо нас, прыгают через окоп. Я был вооружен пистолетом. Мне по должности был положен револьвер Наган, но я нашел себе ТТ, и еще дополнительно у меня имелся трофейный немецкий Парабеллум. А окоп был вырыт полного профиля, я несколько раз нажимал на курок – ничего не получается, потом глянул, «люстры» висели и было хорошо видно, оказалось, что боек выскочил, поэтому я не мог стрелять. Остальные члены экипажа в шоке сидели рядом со мной».

Здесь надо уточнить – выбраться успел весь экипаж. Ранее Агальцов писал: «В мой экипаж входили: младший лейтенант Евгений Полковников, он был командиром машины, заряжающий рядовой Поплавский, наводчик Виктор Рогулин, а вот стрелка-радиста у нас не было, так как машина являлась линейной».

Ссылка на открытые люки, спасшие танкистов, довольно часто встречается в воспоминаниях. Но при этом возникал риск стать жертвой осколка или пули…

А трофейные летные очки нечасто доставались танкистам. Действительно они спасли механику - водителю глаза или он себя в этом просто уверил? Кто может ответить на этот вопрос?

Но выбраться из танка - еще полдела, экипажу предстояло выжить в продолжающемся бою и спасать своего искалеченного командира:

«Потом командир машины крикнул: «Агальцов, я бегу посмотреть танк!» А там уже вовсю трещат патроны, сейчас будет взрыв. Но все равно он выскочил, я следом за ним только начал подниматься из окопа, как в это время произошел взрыв – взорвалась боевая укладка. Грохот был такой, что его услышали те, кто находился на наших старых позициях за несколько километров. Я подбежал к телу командира, при взрыве башня от танка отлетела в его сторону, и думал, что младший лейтенант Евгений Полковников мертв. Почему он поднялся и пошел к танку? После каждого боя приходили специалисты и устанавливали причину, почему танк взорвался. Стоил ведь дорого. Подскочил к нему, все ярко, все высвечено, я не вооружен, немцы рядом бегут. Делал молниеносно, схватил командира за рукав шинели, дернул на себя, чтобы поднять, а у него рука оторвалась.

Осколком перебило все, и она висела на лоскутах кожи. Женя был без сознания, тогда я его схватил, затащил в окоп, у него кровь прет, у нас на танке перед боем сидел санинструктор, но как потом оказалось, танковый десант, как только раздались выстрелы, спрыгнул с танка и укрылся в воронке, в которой просидел все время, пока мы чокались с немцами. Я привалил Женю к стенке окопа, достал финку, которая у меня всегда с собой была, изрезал ватник, собрал вату, напихал в рану, после чего плечо к стене притулил, чтобы вата держалась. Потом, когда немцы уже перебежали через нас, я вызволил Полковникова, товарищи взвалили его на меня, и мы потащили командира назад на старые позиции, а нужно было пройти около километра, чтобы добраться до штаба батальона. Члены экипажа меняли меня и помогали нести командира, а он все время был без сознания. Потом нам кричат: «Стой! Кто идет?» Я узнал по голосу механика-водителя танка Павла Серенко, у которого машина сгорела в предыдущем бою, и он нес караульную службу. Говорю ему: «Паша, это мы идем с раненным командиром». Я уже не мог больше разговаривать, сразу упал на землю, два моих товарища также были шокированы, подхватили меня, спустили в подвал, там находился командир батальона майор Белов, он подошел ко мне, посмотрел в глаза, оглянулся на моих ребят, я ему обрисовал обстановку, и комбат спрашивает: «Вы ранены?» А я уже ничего не соображал, потому что взрывной волной меня контузило, и не ответил. На этом разговор с Беловым окончился, немного погодя мы пришли в себя, нам дали выпить чуть-чуть спирту, а утром командир батальона приказал мне забрать тяжелораненого Полковникова, доставить его в наш медсанбат».

Сам Болеслав (имя дал отец в честь своего погибшего на гражданской войне друга-поляка) Агальцов пробыл в медсанбате неделю. Потом пришел приказ возвращаться в строй: «Принял другой танк. Внутри все было размазано, я вычищал кусочки мозга и кровь, открыл десантный люк, притащил ведро воды и вычищал. Выяснил, что механику-водителю снаряд попал в грудь, и его разорвало в клочья».

Надо было продолжать воевать с другим экипажем. О психотерапии постстрессовых расстройств, кризисных состояниях и всевозможных синдромах тогда задумываться как-то не было принято…

Максим Кустов