55273
2
В средней группе детского сада к сентябрьскому утреннику меня готовил дедушка.
В средней группе детского сада к сентябрьскому утреннику меня готовил дедушка. Темой праздника были звери и птицы: как они встречают осень и готовятся к зиме. Стихотворений, насколько мне помнится, нам не раздавали, а если и раздали, дедушка отверг предложения воспитательниц и сказал, что читать мы будем своё.
Этим своим он выбрал выдающееся, без дураков, произведение Николая Олейникова «Таракан».
Мне сложно сказать, что им руководило. Сам дедушка никогда садик не посещал, так что мстить ему было не за что. Воспитательницы мои были чудесные добрые женщины. Не знаю. Возможно, он хотел внести ноту высокой трагедии в обыденное мельтешение белочек и скворцов.
Так что погожим осенним утром я вышла на середину зала, одернула платье, расшитое листьями из бархатной бумаги, обвела взглядом зрителей и проникновенно начала:
— Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосёт.
Он попался. Он в капкане.
И теперь он казни ждёт.
В «Театре» Моэма первые уроки актерского мастерства Джулии давала тётушка. У меня вместо тётушки был дед. Мы отработали всё: паузы, жесты, правильное дыхание.
— Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша.
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.
Постепенно голос мой окреп и набрал силу. Я приближалась к самому грозному моменту:
— Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, топорами
Вивисекторы сидят.
Дед меня не видел, но он мог бы мной гордиться. Я декламировала с глубоким чувством. И то, что на «вивисекторах» лица воспитательниц и мам начали меняться, объяснила для себя воздействием поэзии и своего таланта.
— Вот палач к нему подходит, — пылко воскликнула я. — И ощупав ему грудь, он под рёбрами находит то, что следует проткнуть!
Героя безжалостно убивают. Сто четыре инструмента рвут на части пациента! (тут голос у меня дрогнул). От увечий и от ран помирает таракан.
Этим своим он выбрал выдающееся, без дураков, произведение Николая Олейникова «Таракан».
Мне сложно сказать, что им руководило. Сам дедушка никогда садик не посещал, так что мстить ему было не за что. Воспитательницы мои были чудесные добрые женщины. Не знаю. Возможно, он хотел внести ноту высокой трагедии в обыденное мельтешение белочек и скворцов.
Так что погожим осенним утром я вышла на середину зала, одернула платье, расшитое листьями из бархатной бумаги, обвела взглядом зрителей и проникновенно начала:
— Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосёт.
Он попался. Он в капкане.
И теперь он казни ждёт.
В «Театре» Моэма первые уроки актерского мастерства Джулии давала тётушка. У меня вместо тётушки был дед. Мы отработали всё: паузы, жесты, правильное дыхание.
— Таракан к стеклу прижался
И глядит, едва дыша.
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.
Постепенно голос мой окреп и набрал силу. Я приближалась к самому грозному моменту:
— Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, топорами
Вивисекторы сидят.
Дед меня не видел, но он мог бы мной гордиться. Я декламировала с глубоким чувством. И то, что на «вивисекторах» лица воспитательниц и мам начали меняться, объяснила для себя воздействием поэзии и своего таланта.
— Вот палач к нему подходит, — пылко воскликнула я. — И ощупав ему грудь, он под рёбрами находит то, что следует проткнуть!
Героя безжалостно убивают. Сто четыре инструмента рвут на части пациента! (тут голос у меня дрогнул). От увечий и от ран помирает таракан.
В этом месте накал драматизма достиг пика. Когда позже я читала в школе Лермонтова «На смерть поэта», оказалось, что весь полагающийся спектр эмоций, от гнева до горя, был мною пережит еще в пять лет.
— Всё в прошедшем, — обречённо вздохнула я, — боль, невзгоды. Нету больше ничего. И подпочвенные воды вытекают из него.
Тут я сделала долгую паузу. Лица взрослых озарились надеждой: видимо, они решили, что я закончила. Ха! А трагедия осиротевшего ребёнка?
— Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: «Папа, папа!»
Бедный сын!
Выкрикнуть последние слова. Посмотреть вверх. Помолчать, переводя дыхание.
Зал потрясённо молчал вместе со мной.
Но и это был ещё не конец.
— И стоит над ним лохматый вивисектор удалой, — с мрачной ненавистью сказала я. — Безобразный, волосатый, со щипцами и пилой.
Кто-то из слабых духом детей зарыдал.
— Ты, подлец, носящий брюки! — выкрикнула я в лицо чьему-то папе. — Знай, что мертвый таракан — это мученик науки! А не просто таракан.
Папа издал странный горловой звук, который мне не удалось истолковать. Но это было и несущественно. Бурными волнами поэзии меня несло к финалу.
— Сторож грубою рукою
Из окна его швырнёт.
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадёт.
Пауза. Пауза. Пауза. За окном ещё желтел каштан, бегала по крыше веранды какая-то пичужка, но всё было кончено.
— На затоптанной дорожке, — скорбно сказала я, — возле самого крыльца будет он задравши ножки ждать печального конца.
Бессильно уронить руки. Ссутулиться. Выглядеть человеком, утратившим смысл жизни. И отчетливо, сдерживая рыдания, выговорить последние четыре строки:
— Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.
Тишина. Кто-то всхлипнул — возможно, я сама. С моего подола отвалился бархатный лист, упал, кружась, на пол, нарушив шелестом гнетущее безмолвие, и вот тогда, наконец, где-то глубоко в подвале бурно, отчаянно, в полный рост зааплодировали тараканы.
На самом деле, конечно, нет. И тараканов-то у нас не было, и лист с меня не отваливался. Мне очень осторожно похлопали, видимо, опасаясь вызвать вспышку биса, увели плачущих детей, похлопали по щекам потерявших сознание, дали воды обмякшей воспитательнице младшей группы и вручили мне какую-то смехотворно детскую книжку вроде рассказов Бианки.
— Почему? — гневно спросила вечером бабушка у деда. Гнев был вызван в том числе тем, что в своем возмущении она оказалась одинока. От моих родителей ждать понимания не приходилось: папа хохотал, а мама сказала, что она ненавидит утренники и я могла бы читать там даже «Майн Кампф», хуже бы не стало. — Почему ты выучил с ребёнком именно это стихотворение?
— Потому что «Жука-антисемита» в одно лицо декламировать неудобно, — с искренним сожалением сказал дедушка.
— Всё в прошедшем, — обречённо вздохнула я, — боль, невзгоды. Нету больше ничего. И подпочвенные воды вытекают из него.
Тут я сделала долгую паузу. Лица взрослых озарились надеждой: видимо, они решили, что я закончила. Ха! А трагедия осиротевшего ребёнка?
— Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: «Папа, папа!»
Бедный сын!
Выкрикнуть последние слова. Посмотреть вверх. Помолчать, переводя дыхание.
Зал потрясённо молчал вместе со мной.
Но и это был ещё не конец.
— И стоит над ним лохматый вивисектор удалой, — с мрачной ненавистью сказала я. — Безобразный, волосатый, со щипцами и пилой.
Кто-то из слабых духом детей зарыдал.
— Ты, подлец, носящий брюки! — выкрикнула я в лицо чьему-то папе. — Знай, что мертвый таракан — это мученик науки! А не просто таракан.
Папа издал странный горловой звук, который мне не удалось истолковать. Но это было и несущественно. Бурными волнами поэзии меня несло к финалу.
— Сторож грубою рукою
Из окна его швырнёт.
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадёт.
Пауза. Пауза. Пауза. За окном ещё желтел каштан, бегала по крыше веранды какая-то пичужка, но всё было кончено.
— На затоптанной дорожке, — скорбно сказала я, — возле самого крыльца будет он задравши ножки ждать печального конца.
Бессильно уронить руки. Ссутулиться. Выглядеть человеком, утратившим смысл жизни. И отчетливо, сдерживая рыдания, выговорить последние четыре строки:
— Его косточки сухие
Будет дождик поливать,
Его глазки голубые
Будет курица клевать.
Тишина. Кто-то всхлипнул — возможно, я сама. С моего подола отвалился бархатный лист, упал, кружась, на пол, нарушив шелестом гнетущее безмолвие, и вот тогда, наконец, где-то глубоко в подвале бурно, отчаянно, в полный рост зааплодировали тараканы.
На самом деле, конечно, нет. И тараканов-то у нас не было, и лист с меня не отваливался. Мне очень осторожно похлопали, видимо, опасаясь вызвать вспышку биса, увели плачущих детей, похлопали по щекам потерявших сознание, дали воды обмякшей воспитательнице младшей группы и вручили мне какую-то смехотворно детскую книжку вроде рассказов Бианки.
— Почему? — гневно спросила вечером бабушка у деда. Гнев был вызван в том числе тем, что в своем возмущении она оказалась одинока. От моих родителей ждать понимания не приходилось: папа хохотал, а мама сказала, что она ненавидит утренники и я могла бы читать там даже «Майн Кампф», хуже бы не стало. — Почему ты выучил с ребёнком именно это стихотворение?
— Потому что «Жука-антисемита» в одно лицо декламировать неудобно, — с искренним сожалением сказал дедушка.
Ссылки по теме:
- Единство семьи: есть повод подарить бабушкам и дедушкам что-то действительно нужное
- Счастья привалило: дедушка подарил своей внучке невероятно огромного плюшевого мишку
- Талантливый «особенный» мальчик написал невероятно пронзительное стихотворение
- 80-летний китайский дедушка поразил всех тем, как вышел на подиум
- 20 ироничных одностиший Натальи Резник
Новости партнёров
реклама
Таракан 1934год
Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосет.
Он попался. Он в капкане.
И теперь он казни ждет.
Он печальными глазами
На диван бросает взгляд,
Где с ножами, с топорами
Вивисекторы2 сидят.
У стола лекпом3 хлопочет,
Инструменты протирая,
И под нос себе бормочет
Песню "Тройка удалая"4.
Трудно думать обезьяне,
Мыслей нет - она поет.
Таракан сидит в стакане,
Ножку рыжую сосет.
Таракан к стеклу прижался
И глядит едва дыша...
Он бы смерти не боялся,
Если б знал, что есть душа.
Но наука доказала,
Что душа не существует,
Что печенка, кости, сало -
Вот что душу образует.
Есть всего лишь сочлененья,
А потом соединенья.
Против выводов науки
Невозможно устоять.
Таракан, сжимая руки,
Приготовился страдать.
Вот палач к нему подходит,
И, ощупав ему грудь,
Он под ребрами находит
То, что следует проткнуть.
И проткнувши, набок валит
Таракана, как свинью.
Громко ржет и зубы скалит,
Уподобленный коню.
И тогда к нему толпою
Вивисекторы спешат.
Кто щипцами, кто рукою
Таракана потрошат.
Сто четыре инструмента
Рвут на части пациента.
От увечий и от ран
Помирает таракан.
Он внезапно холодеет,
Его веки не дрожат...
Тут опомнились злодеи
И попятились назад.
Все в прошедшем - боль, невзгоды.
Нету больше ничего.
И подпочвенные воды
Вытекают из него.
Там, в щели большого шкапа,
Всеми кинутый, один,
Сын лепечет: "Папа, папа!"
Бедный сын!
Но отец его не слышит,
Потому что он не дышит.
И стоит над ним лохматый
Вивисектор удалой,
Безобразный, волосатый,
Со щипцами и пилой.
Ты, подлец, носящий брюки,
Знай, что мертвый таракан -
Это мученик науки,
А не просто таракан.
Сторож грубою рукою
Из окна его швырнет,
И во двор вниз головою
Наш голубчик упадет.
На затоптанной дорожке
Возле самого крыльца
Будет он, задравши ножки,
Ждать печального конца.
Его косточки сухие
Будет дождик поливать
Его глазки голубые5
Будет курица клевать.
По полю шагает колорадский жук.
Он ещё не знает,что его поймает дядя агроном.
В баночку посадит,лапки оторвёт,
Голову отрежет и жучок умрёт.
Будет плакать Жучка,слёзки проливать.
А его детишки о папе вспоминать.:)
- В лесу родилась ёлочка,
А рядом с нею пень,
И пень просил у ёлочки
Четыре раза в день.
А ёлочка ответила:
" Иди ты на фик, Пень,
Когда пойду на пенсию,
Тогда хоть каждый день.
Ну, поржали и забыли, коньяка было вволю. Минут через 5 заходит крестница и слово в слово выдаёт нам мою версию "Ёлочки". Пьяные морды в восторге, мол на лету хватает, феноменальная память и т.д. В последующие дни дитё репетирует правильный стишок, а на утреннике выдаёт мой вариант. От стыда кума сгребла ребёнка, сбежала с утренника, а меня чуть не убила. :)
автору стихотворения - вопрос: где ты достал такую траву? я тоже хочу!
Тата Iгната
жыве небагата:
тата Iгната
не быу дэпутатам,
тата Iгната --
не кааператар,
тата Iгната --
асенiзатар.
Тата Iгната
прыходзiць з працы,
Тат Iгнату
прыносiць цацу
й кажа:
"Iгнат! Ты мяне ужо дастау!
Ты ж усё плакау,
усё скавытау,
што нi сабакi у цябе,
нi ката...
На вось табе для пачатку
Глiста!"
Выцягнуу тата
жывёлу за хвост,
што у слоiку ела
смярдзючы кампост.
Глiст быу даужэзны,
прыгожы
ды роуны --
Ну карацей, падарунак цуд-цудоуны!
Скача i плача
ад радасцi сын:
"Цяпер я з сябрам!
Цяпер не адзiн!
Ёсць каго песцiць,
ёсць з кiм гуляць,
ёсць з кiм пра мары свае размауляць!"
Вось па падлозе
поузае Глiст.
Хлопчык прылiп да яго, нiбы лiст.
Час i сняданак ён з сябрам дзялiу:
i даглядау,
i паiу,
i кармiу...
Але аднойчы Iгнатка быу злы:
Глiста завязау
на чатыры вузлы,
у кухню пайшоу --
туды, дзе плiта,
агонь запалiу --
i падвесiу Глiста.
Глiст выгiнауся з усiх сваiх сiл,
нiбы ён лiтасцi у хлопца прасiу.
Меу бы ён голас --
ён бы зароу,
але не знау чалавечых ён слоу...
Доуга над вогнiшчам смажыуся Глiст.
Доуга смяяуся юны садыст.
Ахвяру сваю ён шпурнуу у акно
ды крыкнуу:
"Не трэба мне гэта...
шчасце!"
Кiнуу глiста,
як Герасiм Муму,
ды не прайшло усё так проста яму...
Хлопчык засунуу
пазногаць у роцiк.
Раптам адчуу:
нешта коле жывоцiк,
хоць ты адрэж яго й новы купi.
Хоча Iгнат
i а-а,
i пi-пi...
Тата Iгната
стамiуся да слёз
церцi з падлогi
крывавы панос.
Тата сярдзiты.
Дый сын невясёлы.
Мараль:
НЕ КАТУЙЦЕ, ДЗЕЦI, ЖЫВЁЛУ!
Здравствуй дедушка мороз
Тут такое дело
Хорошо, что ты с мешком
Надо спрятать тело.
Правда на утреннике расказывать запретил, но у друзей вызывает смех
"...в лесу родилась ёлочка,
а рядом с нею пень.
И пень просил у ёлочки
четыре раза в день.
А ёлочка ответила :
--пошёл ты на х.. пень.
вот вырастешь немножечко
еб..сь хоть целый день..."